Волощук Евгений Елисеевич

 

Музею «Боевой Славы». Севастополь, школа №17.

Дорогие ребята, товарищи!

Отвечаю на вопросы в таком порядке, в каком эти вопросы изложены в присланной вами анкете:

1. Фамилия, имя и отчество — 
ВОЛОЩУК Евгений Елисеевич

2. Когда призывался и где работал до армии — 

На действительную военную служба призван в 1932 году Новоукраинским Горвоенкоматом Кировоградской области. Служил в кавалерии в г. Житомире. Там я закончил снайперскую школу. 
После демобилизации из рядов Красной Армии в 1934 году, я переехал на жительство в село Беляевку (ныне город Беляевка) Одесской области, где шесть лет служил в органах НКВД, а после увольнения из органов, уже перед началов ВОВ, работал главным бухгалтером Сельского потребительского общества, там же, в селе Беляевка.

3. Где служил и моё участие в боевых действиях — 

В 1941 году, когда началась война, по сложившимся обстоятельствам я оказался вне армии, то есть не был мобилизован. Я тогда находился в длительной командировке и вернуться домой, к месту жительства (с. Беляевка), не представилось возможным, так как путь был перерезан и, находясь уже на пути к дому, того не замечая, я оказался на оккупированной территории. Я бы мог продолжить свой путь к дому уже на территории, занятой немцами, но я этого не пожелал. Да и как бывшему сотруднику органов НКВД мне нельзя было, и я вернулся.

С большим трудом и страхом, а порой и с большим риском для жизни, насмотревшись немало ужасающих зрелищ, я перешёл постоянно отодвигавшуюся линию фронта. И уже на подступах к Николаеву я был задержан и под конвоем доставлен на какой-то командный пункт. Здесь, после тщательной проверки моих документов, меня освободили. Но опять, всё же, под конвоем, выпроводили за линию обороны, в город Николаев. Тут я получил возможность обратиться к командованию действующей армии. Но, увы! На мою просьбу получил такой, я бы сказал, грубый ответ: «У нас не артель, по заявлениям не принимаем! Для этого существуют Военкоматы, туда и обращайтесь! А здесь действующая армия и тут не путайтесь».

Получив такой ответ, я сразу отправкился на поиски Военкомата. Не один военкомовский порог пришлось мне переступить на территории Николаевской и Херсонской областей. И везду, куда я ни обращался, мне вежливо, уже без грубостей отказывали по двум причинам: Во-первых, я не состоял на учёте в том районе, где обращался в Военкомат. Во-вторых, многие военкоматы указанных областей уже не действовали. И, как говорили их сотрудники, «Мы сами сидим на чемоданах и ждём звонка». Я просился на фронт, меня нигде не брали. И только в Новотроицком райвоенкомате Херсонской области, где я стоял перед Военкомом и, как мальчик, чуть не плакал, мне посчастливилось. Меня добровольцем направили в дислоцировавшуюся  там же литерную воинскую часть.

И вот, только с этого момента началась моя служба в армии. Но это была не действующая армия! Эта часть служила, своего рода, передаточным пунктом. Туда поступали мобилизованные, их предварительно  подготавливали и оттуда уже направляли в действующую армию.

Так я попал в гор. Тбилиси, где формировалась 386 стрелковая дивизия. По прибытии туда и распределении всех вновь прибывших по специальностям, меня назначили старшим писарем в хоз. части 775 стр. полка, той же 386 стр. дивизии. А уже в Севастополе я заменил заведующего делопроизводством хоз. части. И в этой должности я служил до последних дней обороны города Севастополя.

Указав о своём назначении по службе, естественно, о моём участии в боевых действиях не может быть и речи. Однако в этом правиле без исключения не обошлось. И о том, что произошло, я поведаю ниже.

-2-

4. Есть ли награды, за что.

Медаль «За Оборону Севастополя» и юбилейные медали.

5. Что наиболее запечатлелось в моей памяти из военных событий.

Впечатлений от прошедшей войны я не оставил. Но в памяти, как говорят, больше всего остаётся то, что может возвысить человека, осчастливить его, или наоборот — привести к падению, очутившись перед страхом лишиться жизни.

Вот об этом-то последнем варианте случай, который произошёл со мной в Севастополе, и который мог стать для меня роковым, я и хочу описать. Но для начала должен кратко изложить положение дел на фронте, которое сложилось на тот момент. Положение нашей стороны было очень тяжёлым, и в силу этих обстоятельств, очевидно, с целью более эффективного использования боеприпасов, был распространён Приказ, которым категорически запрещалось открывать огонь без разрешения командования. Но в один критический момент я пошёл на это. И пошёл сознательно.

Было это примерно где-то в середине июня 1942 года. Стоял жаркий солнечный день. Наша хозяйственная часть располагалась где-то на 9-м или 10-м километре, в трёхстах метрах слева от балаклавской дороги, на усадьбе какого-то хозяйства. И к этому, для ясности, добавлю. Ещё в начале, до прибытия в Севастополь, все хозяйственники были вооружены, но в последнее время командованием было приказано всем хозяйственникам оружие сдать. Как хозяйственник, без оружия остался и я.

И вот, в тот злополучный день, на всём фронте (разумеется, в Севастополе) воцарилось какое-то необыкновенное затишье. Лишь одинокие немецкие самолёты совершали над нашими позициями разведывательные полёты, во время которых, как нами уже наблюдалось, достаточно было лётчику заметить хотя бы какое-нибудь живое существо, как туда следовал шквал огня.

Время уже перевалило за полдень, все товарищи, соблюдая строгий режим маскировки (и это было предусмотрено приказом), прятались в небольшом, наспех сооружённом блиндаже. Один я по необходимости вышел из этого укрытия и, когда уже возвращался обратно, как внезапно над нами появился  немецкий самолёт. Лётчик меня увидел. Он летел так низко, что я отчётливо видел его лицо. Он через окуляры смотрел на меня, я на него. Он на миг повернул голову направо, потом снова в мою сторону, и стал над нами описывать круги, рассматривая местность. Моих товарищей, увидевших самолёт, и зная, что за этим последует,  охватила тревога, и они стали мне кричать «ложись»! Но было поздно. С каждым кругом лётчик всё больше смотрел в нашу сторону, смотрел на меня. Из укрытия вышли мои товарищи.

Увидев тревожные лица товарищей и взвесив обстановку, я понял, что беде не миновать. Я учуял опасность не только для нас, но и для окружающих. Ведь рядом с нами, в примитивных деревянных зданиях находились гражданские, среди которых, в основном, были дети, женщины и старики. И я стал перед дилеммой — либо подставить свои головы под артиллерийский удар, либо пойти на риск — нарушить Приказ командования и открыть огонь по самолёту, воспользовавшись тем, что он кружил низко и недалеко. Я выбрал последнее. Но оружия у нас не было! А на моё счастье, к нам в хозчасть, с каким-то распоряжением штаба, пришёл связной, при котором была винтовка. Связной спустился вниз, в наш блиндаж, а винтовку поставил на проходе. Я взял эту винтовку, но, зная о приказе, я обратился к находившемуся среди нас старшему товарищу — начальнику обозно-вещевого довольствия, капитану Брундасову, с просьбой разрешить открыть огонь по самолёту. К моей просьбе присоединились остальные товарищи, зная моё превосходство в меткой стрельбе. Начальник молчал. Я вторично обратился за тем и третий раз, но он продолжал молчать, очевидно боясь взять на себя ответственность перед командованием. Между тем друзья мои не унимались. Все в один голос умоляюще просили: «Волощук! Давай, а то улетит и будет поздно! Раз начальник молчит, значит он согласен!»

подбодрённый такими словами товарищей, я сделал два выстрела, а за третьим выстрелом самолёт сделал крен на одно крыло, затем на второе, потом резко рванул ввысь, но тут же, как бы приостановился в воздухе, развернулся

-3-

винтом вниз, и мы только видели недалеко от нас, как поднялся столб дыма и длинный язык пламени. После падения самолёта радостям у моих товарищей не было предела. Все повыскакивали из блиндажа и стали кричать, адресуясь ко мне: «Браво, Волощук!» Однако я не выдавал своей радости. Внутренне я переживал, ещё не знал, чем это кончится. А тяжесть совершённого мной поступка, выразившегося в нарушении Приказа командования, а равно и то, в какой степени был оценён мой подвиг, я заключил из следующего.

Находившаяся где-то недалеко дежурная полевая комендатура, услышав выстрелы, сразу же оказалась возле меня. По приказанию дежурного коменданта, лейтенанта Закациоло (его фамилию я только недавно узнал), его солдаты отняли у меня винтовку, которую я не успел ещё поставить на место, где взял, и меня, по его же приказанию стали выталкивать из ямы, ведущей в блиндаж. Никакие просьбы и доводы товарищей не помогали. И только тогда, когда комендант начал открывать кобуру своего пистолета, вмешался капитан т. Брундасов. Этот сказал коменданту так: «Слушай! Ты сейчас хоть и старший по должности, а я старший по чину. Требую его судьбу самому не решать. Ты же видишь, что он сбил самолёт. Если бы он его не сбил, то и ты здесь сам не собрал бы свооих костей. А стрелять по самолёту разрешил ему я». (Только теперь он так сказал). После этих слов комендант оставил меня и солдатами ушёл, заявив: «Ах, так! Тогда я пойду докладывать командованию». А ему вслед капитан крикнул: «Только не забудь доложить, что самолёт он сбил».

Через минут 15 к полевому телефону был вызван т. Брундасов. Я, признаться, сильно переживал! Я чувствовал, что надо мной где-то совершается суд. Если со временем у меня появилась седина на голове, то этот момент был тому началом. Мне не страшно было умереть на поле боя, а обидно было то, что меня осудят  за нарушения Приказа командования. Мне было обидно! Я уничтожил фашиста вместе с его самолётом, и за это должен понести наказание! Я не ради забавы, не ради упражнения в стрельбе пошёл на такой риск! Я пошёл на это ради спасения жизни товарищей! Чего и добился.

После того, как капитан  ушёл к телефону, я потерял счёт времени. Когда он вернёлся — мне трудно сказать. Но когда он вернулся, он сказал мне так: «Имеешь счастье, что ты сбил самолёт. Я за тебя получил, а тебя приказано представить к правительственной награде».

После сказанного капитаном т. Брундасовым, страх, охвативший меня до этого, покидал не сразу. Принесённая им радость о награждении очень медленно приходила в моё сознание. Но я всё же радовался! Я радовался потому, что был представлен к награде! Я её так и не получил (очевидно, материал не дошёл куда следует). Я радовался от того, что вышел победителем! Радовался потому, что возможно не один человек остался жив от того, что мной был предотвращён артиллерийский налёт! А в тот день, после этого случая, в небе над Севастополем вражеские самолёты больше не появлялись!

Описанный мной случай не является единственным и чем-то выдающимся. Таких моглы быть тысячи! Это же была война. Я написал о нём, потому что он коснулся меня лично, моей участи, и я не стремлюсь этим блеснуть, своим высоким патриотизмом. Мой долг, как гражданина своей Родины, показывал мне, как поступить в таких ситуациях.

А что касается патриотизма — об этом говорит история. Победу одержал Советский народ. Он встал на защиту своей Родины и в этом его высокий патриотизм! Вот поэтому я хочу привести ещё один пример, который говорит о патриотизме, и для этого свои воспоминания по этому вопросу выделяю во вторую часть.

-4-

Это было вечером 29 июня 1942 года. Получив Приказ отправиться к берегу моря, якобы для эвакуации, наша хозгруппа покинула третье по счёту «место жительства» на Максимовой даче и отправилась в путь. На месте оставался начальник обозно-вещевого довольствия капитан Брундасов с одним солдатом. Оружия с нами не было. Я как-то припас для себя, не помню, каким способом, винтовку, и хотел было взять с собой, на всякий случай. Но это увидел т. Брундасов, остановил меня и сказал: «А оружия с собой не брать! Оно будет нужно здесь!» Я отдал винтовку солдату и мы ушли.

Нас шло человек шесть и в этом числе был лейтенант интендантской службы Пётр Михайлович Пичугин. От Максимовой дачи, не сворачивая, мы шли прямой дорогой, потом стали спускаться вниз и перед нами раскинулась огромная равнина. Близилась ночь. Освещённая ярким светом Луны, эта равнина далеко и хорошо просматривалась на все её стороны.

На этом, казалось, необъятном просторе непрерывно  шли люди. Шли в разных направлениях. Шли группами, шли  водиночку и, что было досадно, что все шли без оружия. Они чего-то искали, спрашивали какие-то части, притом крепко кого-то ругали. Всё это располагало на неприятные чувства.

И вдруг, справа недалеко от дороги я увидел винтовку. Я подошёл, поднял, осмотрел её, она оказалась в хорошем состоянии и даже вычищенной. Я заглянул в магазинную коробку — патронов не оказалось. Но я взял её с собой. Рассчитывая, что коль нашёл винтовку, авось найду и патроны. Мало ли что будет впереди.

Прошли мы ещё какое-то расстояние, вижу  — опять лежит винтовка. Я и её поднял. И хотя в ней тоже не оказалось патронов, я и её взял с собой, она тоже была в хорошем состоянии. Но здесь уместно употребить и шутку. Когда со столь увесистой ношей, ведь кроме этого и кроме своих вещей я ещё нёс хозяйственные документы, и я стал плестись сзади — кто-тоиз товарищей оглянулся и в шутку сказал: «Воолощук ещё повоюет. Смотрите, вооружается до зубов».

А в это время, справа от нас, со стороны города подошёл одинокий человек. Вот его-то я и хочу показать здесь, как главного героя моего рассказа.

Выглядел гон так: немногим выше среднего роста, аккуратно сложенная фигура, одет был в красивого покроя офицерскую шинель, но без петлиц и знаков различия, обут также в красиво сшитые сапоги и, к удивлению, почему-то не по сезону, на его голове красовалась большая шапка из серого каракуля, на которой, освещённая лунным светом, сверкала ярким блеском старинная русская кокарда. Возраста он был, как я определил, не менее восьмидесяти лет. Несмотря на его возраст, его лицо, белые усы и бороду, его стройная выправка всё ещё выдавали когда-то былую удаль. Единственное, что его несколько дезукрашало, это поясной ремень, который отвисал вниз под тяжестью навешенных на него сумок с патронами. Оружия при нём не было никакого.

Когда мы остановились и лейтенант с незнакомцем начали разные расспросы, я мало слушал, кто о чём спрашивал. Я жадно, с удивлением смотрел на этого загадочного странника, и особенно палял своими глазами на его сумки с патронами, придумывая повод, чтоб заговорить с ним по этому, весьма важному предмету. Я заметил, что и он свой взгляд больше всего останавливал на мне, частенько посматривая на винтовки.

Ждать долго не пришлось. Он первый ко мне обратился, и у нас состоялся такой диалог: 
Он — Сынок! Дай мне свою винтовку! Зачем тебе две?
Я — Хорошо. Давайте, сделаем взаимовыгодный обмен. Я Вам даю одну винтовку, вы мне даёте половину своих патронов.
Он — Нет. Ты всё равно стрелять не будешь, а я буду.
Я — Почему Вы так думаете? Хотите, я пойду с Вами и Вы увидите, как я стреляю.

В этот момент в наш разговор вмешался лейтенант Пичугин и на меня сердито заворчал: «Брось дурака валять! Куда ты пойдёшь? Отдай винтовку. На кой чёрт ты их тащишь, у тебя же всё равно нет патронов!

-5-

Признаться, я нисколько не намерен был слушаться лейтенанта. Меня до глубины души расстрогала такая душевная, ласковая просьба человека, назвавшего меня сыном! Я смотрел ему в глаза и видел в них доброту, ласку, и в то же время, гнев и страдание. Я видел в нём истинно русского патриота! И я, с чувством высокого уважения к нему, снял с плеча винтовку, почтительно поклонился ему и сказал — возьми, Отец!

После того, как он ушёл, а ушёл он в направлении Балаклавы, я долго смотрел ему вслед и думал — что же его заставило, в его возрасте покинуть дом, может быть и старушку жену, детей, внуков, правнуков и среди ночи уйти! Куда? Зачем?! А ведь было за чем! И даже ему, старику, которому, может быть, не раз приходилось защищать своё Отечество, и на этот раз любовь к нему не давала ему покоя.

Ну, а как же я. А я поплёлся дальше за товарищами, куда держал путь, указанный мне начальством. Т.е. шёл судьбе навстречу, ещё не зная того, какая участь нас ждала впереди. Я нёс на плечах уже никому не нужные бумаги (я их позже уничтожил) и холостую винтовку, да и ту, поднятую на дороге. Однако вскорости я и её лишился. Но на этот раз «церемония передачи» состоялась несколько проще: нам повстречалась группа моряков, человек двенадцать. Шли они без оружия. Увидев у меня винтовку, один из них подошёл ко мне, буквально сорвал её с плеча и при этом произнёс: «Куда драпаешь с винтовкой, отдай её сюда!». Вот, таким путём я больше не был «вооружённым до зубов». И воевать мне не пришлось.

Что ж! Трудно было нам, Севастопольцам. И в этом сказывалось вероломное нападение фашистской Германии. Нападение без объявления войны, внезапно. В этом и заключается вероломство. Но Советский народ нашёл в себе силу и побудил!

6. Место работы и мой домашний адрес -

Уже не работаю, нахожусь на пенсии. Домашний мой адрес таков: 
270052. одесса-52, Ленпосёлок, Улица Бородинская, №5.

 

Ко всему изложенному       / подпись /     (Волощук Е.Е.)

Май 1980 год. 

 

 

 

Дорогие ребята, товарищи!

Выполняя вашу просьбу, высылаю вам описанные мной эпизоды времён войны, которые больше всего сохранились в моей памяти. А узнав из вашего письма, для какой цели  вы собираете подобные материалы, хочу попросить и я вас.

Материалы, которые вы собираете, должны быть правдоподобными, проверенными, и поэтому моя просьба будет заключаться в следующем: уточните, пожалуйста, место, о котором я упомянул со злополучным самолётом. Возможно, там найдутся старожилы, которые помнят этот случай. Ведь сколько было случаев падения самолётов в том районе, в предместьях того хозяйства, за весь период обороны Севастополя о н был единственным. А когда они произошёл, в тот момент с общежитий повыбегали ребятишки, несколько молодых женщин. но их моряки разгоняли, не допускали скопления.

Среди проживавшего там населения мне запомнилась одна молодая женщина, у которой цвет волос был не то, что светлый, а просто красный. У неё было, кажется, трое малых детей. А тот участок, на котором размещалось хозяйство, называлось остановкой №9 или 10. Или совхоз №10. Что-то в этом роде. Туда, говорили, когда-то была проложена трамвайная линия.

Может быть там поблизости есть какая-нибудь школа, свяжитесь с ней, пожалуйста. Возможно, вам помогут в этом. А это и для меня очень важно. Я два раза побывал там, но не смог посетить те места. А как хотелось бы побывать там!

Для облегчения вашей работы, по поводу моей просьбы, прилагаю примерную схематическую зарисовку, и к ней даю пояснение.

Квадратики, помеченные на зарисовке цифрами 1 и 2, — это были наши блиндажи, где размещалась наша хозгруппа.

Под цифрой 3 — это единственное каменное здание на территории того хозяйства. В зданиях под цифрами 4 и 5 жили семейные, а в бараке под цифрой 6 — жили девушки. В одной из квартир здания под цифрой 5 жила та самая женщина, которая носила красные волосы. Одно время я с товарищем жиди у неё на квартире.

Линия, наведённая витком синим карандашом — это ложбина, красная стрелка, ведущая к ложбине — это направление падения самолёта. Он упал где-то в ложбине. Он вышел с круга, обозначенного красным пунктиром, а красная стрелочка, идущая от цифры 2 — с этого места я по нему стрелял.

Под цифрой 7 — на том месте стояла морская батарея, которая была сильнейшей грозой для немцев. Когда она била, в зданиях жильцов окна дрожали и со стен сыпалась штукатурка.

Все начерченные мной постройки расставлены в таком порядке, в каком они стояли в действительности. Вот только одного я не помню: от зданий под цифрами 4 и 5, ближе к балаклавской дороге, были ещё здания или нет, не могу сказать.

Извините, дорогие, что не смог раньше выполнить вашу просьбу. Ведь я вам обещал, но трудно стало писать.

Да! А могу ли я рассчитывать на один экземпляр вашего издания?

Желаю вам огромного успеха в ваших стремлениях! Всего вам доброго!

С величайшим уважением, Е.Волощук.

 

 

Дорогие следопыты!

Получил ваше письмо и я понял, что мной недостаточно ясно описано место расположения того хозяйства, которое интересует как вас, так и меня.

Посылаю ещё один схематический набросок, но только в своём объяснении я буду употреблять термин «кажется» и «примерно». Дело в том, что если судить по масштабам Севастополя, то упомянутое хозяйство рт Сахарной головки далеко. Оно находилось ближе к Херсонесу, в этом я больше уверен. И, если ориентироваться по схеме и двигаться от Херсонеса в направлении Сахарной головки, то, как мне кажется, на пути, в начале, должна пересекать первая со стороны моря асфальтированная дорога, которая, если свернуть влево, ведёт в город и приводит в тот район города, где находится Панорама. И вот от этой дороги, примерно метров 300-400, только сейчас мне трудно сказать, какое будет расстояние от города, находилось то хозяйство. (На схеме я навожу его красным карандашом).

Двигаясь дальше на восток или северо-восток, мне сейчас трудно вспомнить, должна пересекать глубокая балка, её называли «Максимовой дачей». А дальше Сапун-гора. За ней, кажется, левее, Н[овые] Шули и только потом, ещё левее, Сахарная головка. Всё это, повторяю, должно быть так примерно, если начинать движение от Херсонеса или от Камышовой бухты. Мне помнится, что они были не далеко одна от другой.

В своём предыдущем письме я писал, что в последний раз мы покинули наше последнее «место жительства» на Максимовой даче, и пусть вас не смущает то, что наша группа отходила не глубже в тыл, а ближе к передовой. Да, это так было! Но на этот счёт было указание командования.

Мне очень обидно, что после войны я уже дважды побывал в Севастополе и, как того я хотел, мне не удалось побывать в тех местах, где бывал прежде. Я бы мог точнее описать вам место расположения хозяйства. И я буду очень вам благодарен, если вы поможете уточнить то место, а я, по-возможнсоти, обязательно туда загляну.

Однако хочу добавить, что, как мне кажется, когда я второй раз был в Севастополе, мы проезжали автобусом по указанной дороге. А начали мы свой маршрут от Панорамы. Но я не мог точно рассмотреть ту местность. Рельеф местности был очень похож, но я не видел хозяйства. Мне показалось, что либо стёрты с лица земли все те деревянные постройки, которые были тогда, и на их месте воздвигнуты современные каменные дома (а такие дома были видны примерно на том месте, где было хозяйство), либо наш автобус как-то проехал стороной. Утверждать точно не могу.

не знаю, дорогие ребята, когда вы получите это моё письмо, но извините, что не мог вам раньше ответить!

Всего вам доброго!

С уважением к вам, Е.Волощук

1 июля 1980 г.