Кузнецов Николай Иванович. 29.04.1922–11.09.2008. Герой Советского Союза, полный кавалер ордена Славы
Николай Иванович Кузнецов во время освобождения Севастополя в мае 1944 г. был командиром орудия в 263-й стрелковой дивизии 51-й армии, 4-го Украинского фронта. Он является одним из четырёх полных кавалеров ордена Славы, удостоенных звания Героя Советского Союза.
20 ноября 1983 года Николай Иванович подарил ученице средней школы №17 г. Севастополя Фроловой Эле и её друзьям отпечатанный на машинке текст воспоминаний «Атаки яростные те», в которых достаточно подробно рассказал о прорыве его группы к железнодорожному вокзалу Севастополя и о водружении красного знамени над полуразрушенным зданием вокзала.
На последней странице воспоминаний есть приписка, сделанная Н.И. Кузнецовым:
В знак большой дружбы и уважения, Фроловой Эли и ее друзьям по школе.
Герой Советского Союза, полный кавалер орденов "Славы" всех трех степеней, четвертый человек в СССР.
/Н.И. Кузнецов/
20/ХI-1983 г.
Ниже приведён текст воспоминаний Николая Ивановича Кузнецова, который водрузил красное знамя над зданием железнодорожного вокзала Севастополя. Оригинал печатного текста бережно хранится в краеведческом музее средней образовательной школы №17 имени Героя Советского Союза, Полного Кавалера ордена Славы Николая Ивановича Кузнецова.
«Атаки яростные те».
Воспоминания Героя Советского Союза, Полного Кавалера ордена Славы — Николая Ивановича Кузнецова
О штурме Сапун-горы и захвате железнодорожного вокзала штурмовым отрядом 263 Сивашской стрелковой дивизии 9 мая 1944 года.
Севастополь
Перед ним лежала широкая сочно зелёная долина, залитая крымским весенним солнцем, щедро обласканная ранним теплом, и таким покоем веяло от неё, что не хотелось думать ни о какой войне. И хотя отсюда ещё не было видно моря, дыхание его чувствовалось. Юго-восточный ветер, едва уловимый, приносил солоновато-влажные запахи, густые майские травы и горы, бледно синеющие в голубой дымке за спиной, казалось, были напитаны этими запахами.
Говорили, что такая солнечная голубень редка здесь в эту пору. Чаще всего наползающие с моря тучи устилают всё вокруг серой непроглядной пеленой, отсекают макушку горы и тогда не разобрать, где тут долина, где высоты - всё укрыто густой хмарью. Но сейчас воздух был так прозрачен, рассматривая с полукилометрового расстояния восточные склоны Сапун-горы, без особого труда различал многоярусные линии траншей. Простым глазом можно было разглядеть, как густо окутаны они колючей проволокой, ощетинены пулемётами железобетонных дотов и блиндажей. Я понимал гитлеровцев - не зря так укрепили эту, на первый взгляд, ничем не приметную гору. За ней лежал Севастополь. Они будут здесь стоять до последнего.
Я никогда прежде не бывал в этих краях, на Чёрном море. Конечно, был наслышан о городах-курортах, пляжах, санаториях, о весёлой и, как мне казалось, беззаботной жизни в этих благодатных местах. Но Севастополь - это нечто особенное, совсем другое, это город в тельняшке, высоко несущий честь русского флага на Черноморье. разрушенный и истерзанный в восьмимесячных оборонительных боях, он лежал сейчас в нескольких километрах вот за этой Сапун-горой и ждал освобождения. Значит быть бою здесь великому и яростному...
Так думал я. Я знал: сапёры уже проделали широкие проходы в минных полях, и перед долиной, на всём пятнадцатикилометровом участке фронта - от морского побережья под Балаклавой до восточ
Страница текста 2 отсутствует!
заявление в партию. Рекомендации получил самые высокие от лучших командиров дивизиона. И всё же, как ученик на экзаменах, волновался, когда шло партсобрание. Волнение не улеглось и после того, когда все единодушно проголосовали "за" и я вышел из землянки и хлебнул свежего воздуха. Два дня ходил сам не свой, нося в себе какое-то новое, не испытанное прежде чувство. Что это за чувство было, я не мог бы сказать точно, но ощутил сразу же как бы двойную меру ответственности и за себя и за весь расчёт.
Такое же чувство явилось и теперь, после слов замполита, сказал ему:
- Я понимаю, товарищ капитан. Задание выполним.
Оказалось, никто из батарейцев прежде в Севастополе не бывал, сейчас я внимательно рассматривал склон Сапун-горы, словно надеясь увидеть там, за ней, ту самую дорогу, которая идёт к железнодорожному вокзалу. Есть ли она вообще? Прикидывая, где и как сподручнее взобраться на гребень. Не простое это дело. Автомат, гранаты... Мощь вражеского огня... тут орудие на руках, машина с боекомплектом. И всё-таки, придётся одолеть, чего бы это не стоило... Глядя на тихую, затаившуюся гору, на привольно раскинувшуюся долину, вдруг некстати подумал: вот кончится война и приеду в эти дивные места и постою здесь просто так, вспоминая эти дни и часы, и не надо будет готовиться ни к штурму, ни спасаться [от] пуль, снарядов, мин. Постоять здесь в белой рубашке с закатанными рукавами и ветер из Балаклавской бухты, солоноватый и влажный, будет трепать волосы, легко и свободно будет дышаться. И долина эта, сплошь засаженная виноградниками, фруктовыми деревьями, будет на многие километры источать тёплые и сладкие запахи. Возможно, приеду не один, расскажу им, как перед боем думал и мечтал: разве можно думать о том, чего ещё не было, да и будет ли...
Подошёл к Павлу Шевякову.
- Командир, я подкрасил немного и станины. Краски на всё не хватило.
Шевяков, крепкий и весёлый парень, среднего роста. Наводчиком он стал с Сиваша, после ранения Обушко. Сразу же вошёл в дело: мог точно и хладнокровно влепить снаряд во вражеский танк, как он делал на Мекензиевых горах, а осколочным прижать к земле автоматчиков. Прижать так, чтобы никогда не поднялись. Шевяков этому научился быстро и был счастлив.
- Как думаете, сколько от этой горы до Севастополя? - спросил он меня, вроде бы совсем позабыв о краске.
- говорят, километров восемь.
- Тогда порядок - глаза у Павла Шевчкова запучились на солнышке. - Немцы, поди, к передовой и дорогу подвели. По ней и покатим.
- Ты женат, Павел? - вдруг прервал его весёлость я.
- Нет у меня никого. И наводчик удивлённо, ничего не помня, посмотрел на меня. - Вы же знаете, у меня только мать. Мне ведь девяднадцатый только.
- Я вот о чём подумал. Флаг будет со мной. Если что, на себя возьмёшь. Не ты - так другой... Я посмотрел на часы. - Запомни этот день, Павел: утро 7 мая 1944 года. Такое красивое, брат, утро...
- Запомню, командир. И про флаг не забуду, будьте уверены. Предчувствие у меня хорошее. Я опять взглянул на часы. - Скоро, должно, начнётся...
И почти тут же вздрогнула у нас за спиной земля, тяжело зарокотали орудия, прозрачное голубое небо раскололось от грохота и треска, словно прокатились по нему близкие громовые раскаты. Сотни снарядов, раздирая воздух, понеслись на склоны и гребень Сапун-горы, её каменистую землю, которая вздымалась ввысь чёрными, густыми фонтанами, обагрёнными снизу яркими вспышками разрывов. Немцы, не медля ни минуты, открыли ответный огонь из-за гребня, с боковых склонов, где были упрятаны их орудия.
Вскоре появились наши бомбардировщики, и Сапун-гора закрылась дымом и пылью. Казалось, от взрывов снарядов и бомб на ней не осталось живого места, ничто не могло уцелеть. но немцы продолжали вести мощный ответный огонь, хотя эффективность его была не столь значительной. И всё же, исход боя, исход штурма должен был решиться в непосредственной схватке с противником.
Почти полтора часа дожидались наши пехотинцы и моряки, танкисты и боевые расчёты лёгких орудий, когда закончится мощная артподготовка и наступит их час.
И такой час наступил. Взмыли в небо ракеты, всё пришло в движение. Лишь к артиллерийской канонаде прибавился широкий, всё нарастающий гул в долине - словно накатывался на берег мощный прибой, а берегом этим, которому предстояло принять на себя могучую силу порыва, были склоны Сапун-горы. Справа и слева от моего орудия поднялись в наступление пехотинцы, ринулись в долину плотными потоками в десятки цепей. Разрывы снарядов вспыхивали среди бегущих, но они не останавливались, бежали дальше, вперёд, с автоматами в руках, крича, что есть мочи "Ууу-рр-а-а". Криков этих не было слышно в сплошном грохоте начавшегося штурма - они угадывались лишь по распахнутым ртам и напряжённым лицам пробегавших мимо солдат.
- Давай, Куликов - крикнул я шофёру, вскакивая в кабину. - Прямо через долину давай. Не заскочи только, Иван Васильевич, в воронку. Пошёл.
Куликов - рассудительный, степенный, в годах уж водитель - за тридцать перекатило, за что его величали в расчёте по отчеству, согласно, спокойно и буднично кивнул, нажал на стартер, и машина рванулась с места. Оглянувшись назад, я увидел в кузове своих ребят - Шевякова, подносчика Уринцова Якова, замкового. Навалившись на борта, они стояли на коленях со вскинутыми автоматами в руках, осматриваясь и выжидая. Стрелять было рано. Через задний борт, уже на ходу в кузов впрыгнул комбат Кузьменко. Следом - ещё два офицера. Машину вытряхивало на кочках и выбоинах, лиц было не разглядеть, да и не до этого, кажется. Подольский и ещё кто-то. За задним бортом то вскидывался, то опадал ствол орудия, заносил его на стороны крепило и казалось, пушка вот-вот перевернёт. Но пока всё шло хорошо, лишь шальная пуля пронзила лобовое стекло и впилась в спинку сиденья между мной и водителем.
- Давай, Васильевич. Жми. На мину не напороться бы...
Васильевич зачем-то отёр ладонью отверстие от пули, густую паутину трещин около него - видать, что ли мешали?
И прибавил газу. Мимо мелькали лица бегущих вперёд солдат, кто-то ещё, изловчившись, запрыгивал в кузов или цеплялся на орудие. По сторонам и впереди вскипали взрывы снарядов и нельзя было предугадать - удастся ли проскочить сквозь этот огневой заслон. Васильевич ловко и напористо гнал машину, отвиливая от разрывов, из кузова ударили из автоматов - склон горы приближался.
То, что происходило здесь в эти минуты, лишь отчасти занимало моё внимание. Знал я: самое главное ожидает нас впереди. Как подняться на вершину горы машине с орудием между многоярусных склонов, среди губительного встречного огня из блиндажей и дзотов?
Разведчики донесли накануне, что в отдельных местах траншеи разрываются неширокими перекатами - немцы, знать, наладили их для проезда машин, подвоза боеприпасов. Вот на один из таких перекатов и надо нацелиться, иначе тут же застрянешь, погубишь орудие и людей. И вроде бы я уже угадывал такой перекат, но виден неподалёку от него и дот.
- Видишь? - крикнул я, указывая на эту просеку между окопами, уповающую вверх. - И дот видишь? Больше негде взбираться.
- Вижу, командир. Вижу. Откликнулся Васильевич. - Да куда же мы ему проклятому в самую пасть? Прямо в зубы лезем. Смерть ведь.
- Давай, давай. Я подумал, что и впрямь смерть, но выбора не было. Не отворачивать же в сторону под прикрытие громадных камней, разбросанных у подножья. Захлебнётся атака без пушек. А левее, в стороне, судя по густым выстрелам, взрывам гранат, бой шёл уже во втором или даже третьем ярусе окопов. Здесь же этот проклятый дот - как только уцелел во время артподготовки, утопив среди груды камней свой железобетонный лоб, и молотил без передышки по наступающим из крупнокалиберного пулемёта.
Я понял, что этот дот - главная опорная точка на этом участке, пока его не уничтожишь, прохода не даст. И ещё стало ясно, что вот-вот прошьёт он машину своими очередями, рванут снаряды в кузове - всему конец. Оглянулся. Сзади и по сторонам, не отставая, катилась лавина наступающих, строча на бегу из автоматов. Но что автоматы против железобетона. Вот один, бегущий впереди с развёрнутым знаменем в руках, вскинулся, сражённый пулей, знамя кто-то подхватил на бегу, и оно опять заполоскалось на ветру. Ещё дальше по долине, уже почти одолев её, неслись среди разрывов две машины "с сорокопятками" из нашего дивизиона.
- Влево давай, Куликов - закричал я - Вот за ту груду камней.
Васильевич словно только и ждал этой команды, крутнул влево баранку и машина, выбрасывая из-под скатов бурую землю, резко забрала в сторону и замерла за каменной стеной.
Я спрыгнул с подножки.
- Отцепить орудие. Развернуть в сторону дота. По местам. К бою.
Расчёт мигом развернул орудие, Шевяков припал к панораме.
- Бронебойно-зажигательным. Огонь.
Настолько слабым прозвучал в общем грохоте орудий выстрел, что его почти не было слышно, и сама "сорокопятка", такая всегда надёжная и крепкая, показалась почти игрушкой. Но я видел: снаряды рвались у самого дота, дымом и гарью заслоняя видимость пулемётчикам. Шевяков нащупал цель точно и снаряд угодил в дот, брызнув огнём и пылью. Но пулемёт продолжал бить, цепи атакующих залегли неподалёку, прижатые его огнём. Ах, чёрт возьми...
- Стой. Прекратить огонь. - вдруг скомандовал я. Весь расчёт, комбат Кузьменко, все, кто были в кузове, недоуменно смотрели на меня.
- В чём дело, старший сержант? - крикнул Кузьменко.
Я указал в сторону дота.
Сбоку к амбразуре подползал моряк в тельняшке и бескозырке, с противотанковой гранатой в руке. Метров двадцать ему оставалось до цели, можно было уже добросить гранату, но он всё полз - хотел ударить наверняка. Пулемётчики не замечали его и видать, успокоенные, что перестало стрелять орудие, продолжали поливать свинцом залегшие цепи. "Давай, морячок, давай, родной" - шептал Кузнецов, не спуская с него глаз, и словно бы повторяя все его движения, помогая ему.
- Ну, пора же. пора.
Раздался взрыв, словно вскинутые этим взрывом, поднялись и рванулись в прорыв залёгшие цепи, не дожидаясь, замолк ли совсем пулемёт или заговорит вновь. В дыму, теперь уже совсем рядом с дотом, мелькнула на миг тельняшка. Перед самой амбразурой вспыхнул ещё взрыв.
- Прицепить орудие. Вперёд - крикнул Кузнецов, вскочив в кабину. - Разворачивайся и прежним маршрутом вперёд к вершине. Приоткрыв дверцу, оглядываясь: всё хотелось разглядеть ему в дыму и пыли или в цепях атакующих этого моряка в тельняшке. Но не разглядел к печали своей. Только кивнул на немецкий дот, мимо которого проезжали.
- Погиб, наверное, - вздохом ответил шофёр. - Жаль, настоящий был парень. И тут же рядом разорвалась граната. Васильевич увернулся вправо. Вот паразиты, как клопы, набились во все его щели. Не знаем, откуда схлопочешь... А, чёрт. Кузнецов вскинул автомат, дал короткую очередь. Два вражеских солдата, перебегавшие в следующий ярус траншей, скатились к самой дороге.
Вот так вижу, мазурики, высунувшись из кабины крикнул - Эй, в кузове, как там у вас? Оттуда слышался дробный перестук автоматов. Машина с орудием поднималась в гору, проскакивала каким-то невообразимо петляющим коридором среди взрывов, мимо нарушенных окопов и блиндажей, обгоняла наступающие цепи и горстки людей, объезжала раненых и убитых. Из кузова всё били и били из автоматов.
Неумолимо приближалась вершина, но чем ближе к ней, тем всё яростнее становился встречный автоматный и пулемётный огонь - гитлеровцы не собирались оставлять гору, знали, что за ней без укрытий на голой местности будет не слаще.
Кто-то в кузове вскрикнул. Не комбат ли Кузьменко? Но нет, слава тогу, нет. Кузьменко оставался цел в кузове - видно было, как он, навалившись на ящики, бьёт из автомата в обе стороны.
- Ну, Васильевич, ещё чуть-чуть... И считай, приехали.
Кузнецов время от времени вылавливал взглядом высунувшихся из окопов вражеских солдат, нажимая на спуск автомата. Больше часа мы пробивались к вершине горы, оставляя позади порушенные окопы, блиндажи, дзоты, разорванную колючую проволоку - артиллеристы поработали на совесть. Далее, на самой вершине уже развивалось красное полотнище и туда, мимо него, в образовавшуюся брешь лавиной хлынули наступавшие, разрозненные цепи.
- Пошли ребятки - с чувством произнёс Васильевич. Теперь не остановить, куда там.
Дорогу бы сразу нащупать, озаботился я, хотя забота эта не оставляла его с самого начала боя. Я понимал, если удастся добраться до вершины, то там, на просторе, машина обязательно должна обогнать атакующих.
Наконец, мы выбрались на вершину. Здесь сразу же дохнуло другим ветром бойким, но не таким горячим, как на склоне, и не таким влажным, как в долине. Точно угодили в другой климатический пояс. Проехали ещё метров двести, обгоняя бегущих солдат и матросов. Васильевич тут уж дал волю своему сигналу. Впереди уже никого не было, когда сверху закричали.
- Надо оглядеться - крикнул из кузова Кузьменко. - Ни дороги, ни города не видать, старший сержант.
Оглядеться и вперёд, вперёд. Штурмовая группа идёт следом. Вдруг из ближнего куста выскочил к машине человек: Спа-аа... Помо-ги-и-те. Бра-атцы. На нём чёрными крылами раскидывались на стороны полы распахнутого пиджака, шляпу сорвало ветром, но он даже не оглянулся, так прытко бежал.
- Что это он сорвался? - засмеялся Шевяков, вскинув на всякий случай автомат. И тут же следом из кустов выбежали два немца. Остановились, прижав автоматы к бёдрам. Человек оглянулся, согнувшись, поддал ходу. Шевяков, Кузнецов ещё кто-то из кузова ударили одновременно. Не успев выстрелить, те свалились под самый кустарник. Человек подбежал к машине, говорить не мог, только смотрел сквозь круглые очки на своих спасителей счастливыми глазами. Смотрел и судорожно икал.
- Кто ты? - спросил Кузнецов.
- Ма-ма-тематик - ответил наконец тот, едва справляясь с одышкой, нервно поправляя очки, хо-хо-хотели убить.
- Откуда?
- Из Севастополя. Откуда. Человек кивнул за плечо. Узнали, что наши подходят, вы то есть, прямо озверели...
- Дорогу знаешь? Покажешь? Как звать?
- Михайсенко я, математик. Да, да...
- Товарищ комбат? - Кузнецов вопросительно взглянул на Кузьменко.
- Ты здесь командир, действуй, старший сержант.
Через минуту машина мчалась вперёд. Математик Михайсенко сидел в кабине между Васильевичем и Кузнецовым и, указывая дорогу, он действительно знал её хорошо, вскоре мы выскочили на довольно широкий просёлок, повернули влево по направлению к городу.
- Да, всё правильно, всё так, прямо к вокзалу эта дорога и приведёт - пояснил математик - а езды по прежним временам, конечно, ну с полчаса, не больше. Нет, нет, даже и того не будет.
Васильевич повеселел, прибавил скорость, но глаз держал востро - не миновать воронок, нельзя поверить, чтобы артиллеристы и лётчики не попортили трассу. Именно "трассу" - так он любил говорить о дорогах, так говорили у них на Севере.
- За что они тебя? - спросил у математика - человек ты, вроде, мирный. А квадрат, плюс бэ квадрат...
- Просто так - с горьким гневом и какой-то обречённой болью ответил Михайсенко.
- Да, да, просто так, представьте себе. Им ничего не стоит. Вот, если бы не вы, меня сейчас уже бы не было. А им наплевать...
- Это уж точно, не было бы - согласился Васильевич - удивляясь созвучию его мыслей со своими. - Мало человеку от жизни надо, ох, как мало, аж жутко, если подумать. Мгновение и пропасть. А ведь это жизнь, прошлая и будущая. Вот тебе уж и не учить детишек. Так-то, браток.
"Ну, поехал философ - улыбнулся Кузнецов - хлебом не корми...".
- Дорогу, Васильевич, дорогу держи. Не к тёще на блины... А что в городе7 - спросил у математика.
- Пушки немецкие, танки, на рейде корабли. Что же вы от своих оторвались? - спросил, опасливо оглядываясь.
- Нагонят. Теперь нагонят.
Сзади на Сапун-горе всё ещё шёл бой, но отзвуки его доходили сюда приглушёнными и невнятными - основные силы, одолев её, уже шли на Севастополь, а там, знать, добивали в щелях и блиндажах остатки фашистов.
Мелькали изредка по сторонам дороги подбитые танки, орудия, безликие какие-то хуторки, будто вымершие. У одного из них пришлось задержаться, отцепить орудие на время и вступить в бой. Ударили оттуда два, а то и три пулемёта разом. Двоих в этой короткой схватке потеряли - сержанта и солдата. Никто даже не знал, откуда они, чьи - подсели в кузов во время боя. И вот... Похоронить их некогда было и, разделавшись с пулемётами, кузнецовская машина понеслась дальше.
Васильевич диву давался, похваливал дорогу.
- Это наде же. Какой-нибудь десяток пустяковых воронок, а так утюгом выглаженная. Ай, да артиллеристы, ай, да летуны. Да по такой дороге до самого Берлина докатим. Математик Михайсенко удручённо молчал. Бой на хуторе, гибель двух бойцов, которых даже похоронить не успели, - оказали на него действие. Он нервно потирал переносицу под очками, поглядывая с недоверчивым удивлением на шофёра и командира орудия.
- Неужели ко всему этому можно привыкнуть?
- К чему? - спокойно спросил Кузнецов, догадываясь, о чём он.
- Ну, вот этот бой, стрельба, убитые... Как же... Неужели можно привыкнуть?...
- Видать, не служил, даже не то, что не воевал - угрюмо ответил Васильевич. - А мы, считай, с первого дня... Тоже наука. Видишь сам: не А квадрат, бэ квадрат, погрубей, конечно, но считаться с ней надо. приходится...
- Да, да, конечно, я понимаю. И всё же... Как бы это объяснить...
- Я объясню - жёстко сказал Кузнецов. - Город скоро, вон дома уж видать. А там пушки немецкие, танки, корабли, как сам говоришь. Уходить тебе пора, математик. Покажи дорогу на вокзал и уходи. Не для тебя такая заваруха. Пулемёты что - пустяк. А тебе детишек ещё учить надо будет... Понял?
Михайсенко не обиделся, рассказал подробно, толково про дорогу и слез у обочины. Поклонился вслед машине, долго махал рукой, пока не пропал из вида. Куда побрёл дальше, может и сам не знал...
- Вот Пифагор - усмехнулся с лаской Васильевич. - Чудной какой-то, нервный. Пропадёт...
Не для войны человек - согласился Кузнецов. - А вот за дорогу спасибо ему.
Впереди лежал Севастополь, разрушенный и разбитый. А за ним до самого горизонта блестела привольной, раскидистой гладью иссиня-голубоватая ширь.
Так вот ты какое, Чёрное море.
- Дыши, Васильич - воскликнул Кузнецов. - Пока море есть и лёгкие - дыши.
- Минутой не надышимся - сдержано сказал Васильич. Потом выдержал паузу, улыбнулся - Слышь, командир. а ведь я моряка того видел. Ну, в тельняшке и бескозырке, что с дотом расправился.
- Не может быть.
- Ей богу, видел. С левой стороны бежал, с моей, когда граната у машины рванула. Ещё автоматом нам помахал, признал, должно быть, нашу пушку. Вот, парень.
- Хорошо бы, Васильич - сказал Кузнецов.
- Я его сразу признал. Точно.
И вновь промелькнул перед глазами моряк, ползущий к доту с гранатой в руке, и от этого, от слов Васильевича посветлело на сердце.
Городские дома, полуразваленные, обглоданные взрывами, встречали молчаливой угрюмостью. И вдруг слева из-за дома, с полусрезанным вторым этажом, грохнули одновременно два выстрела. Снаряды просвистели выше, чуть в стороне взрыхлили землю за обочиной.
- Стой. - Кузнецов выпрыгнул из машины. Расчёт посыпался из кузова, мигом развернули орудие. Все, кто находился в кузове, залегли в кювете. - Отцепить орудие. Станины развести. Сошники на упор. Шевяков, наводи.
Рядом мгновенно оказался комбат Кузьменко.
- Наводчик цель видит? - спросил у Шевякова.
- Два орудия, товарищ комбат.
- Семьдесят - отозвался Шевяков.
- Прицел восемнадцать. Бронебойным. Огонь, Кузнецов, огонь.
первые же несколько выстрелов снесли нависший угол дома, полузавалив вражеское орудие.
- Огонь. Огонь - продолжал командовать Кузьменко.
Фашистская пушка уже не стреляла. Но тут же ударил пулемёт из другого крыла дома. Туда бросился комбат Кузьменко, крикнув на бегу: Кузнецов, командуй, надо уничтожить второе орудие. Я на пулемёт. Следом за ним, низко пригибаясь, скользнули те, кто находился в кювете. Совсем близко хлестнул взрыв, упруго и жарко обдало лицо, зацокали по щиту осколки. Вскрикнув, присел подносчик Ахбай. Заспешил Кузнецов. надо опередить. Шевяков наводит по второму, левее дома.
- Видишь?
- Есть, командир.
- Бронебойные. Огонь.
Два снаряда, один вдогонку другому, врезались перед самым щитом немецкого орудия, его занесло на сторону, ствол задрался. Прислуга кинулась прочь.
- Осколочными.
Теперь уже Васильич без пилотки, с растрёпанными волосами, метался со снарядами от ящика к орудию. Ахбай припал к баллону машины, бил из автомата из-под кузова, вытянув раненую ногу. Потом слева, на другом краю дома, раздался взрыв. Пулемёт захлебнулся и стих. Шевяков всё бил осколочными. Первого вражеского орудия не было видно совсем - бесформенная груда развалин укрыла его собой.
Подбежал Кузьменко. Огляделся. Посмотрел на часы.
- Всё у тебя, Кузнецов?
- Кажется, всё, товарищ капитан.
- С пулемётом тоже. Двадцати минут хватило.
Ахбая наскоро перевязали, подняли в кузов - просил не оставлять, хотя вот-вот должны показаться наступающие наши части.
- Отбой - подал команду Кузьменко. - По местам.
Машина с орудием рванулась вперёд. Замелькали мимо безглазые дома, какие-то постройки, сараюшки. Проскочили пригорбленный, по-весеннему зелёный холм, прямо от дороги полого поднимающийся вверх, не ведая даже, что это тот самый знаменитый Малахов Курган, о котором знали из истории, из прочитанных когда-то книг. Васильич и Кузнецов не промчались бы мимо, притормозили хоть малость, послали бы привет протяжным, торжественным сигналом, если б дознались про это. Но Малахов Курган остался позади, словно взирать с высоты на своих потомков, вернувшихся в его владения, в город русской морской славы, [где] уже шёл бой. Переулки и улочки ответвлялись на стороны, кой-откуда подстреливали вдогонку, затылок кабины в нескольких местах продырявило. Не увязнуть бы, в самом деле не заглушать. Конечно, штурмовая группа наступает успешно.
- Трассу держу точно, не сомневайся. По указке математика. Ишь, Пифагор... Интеллигенция... Ранен сейчас где-нибудь в своих очках. Если жив.
Минут десять ещё проехали благополучно, миновали два перекрёстка, а за третьим начинался крутой спуск. Сверкнула голубизной Южная бухта, около которой, в самом её конце, как пояснил математик Михайсенко, и должен находиться железнодорожный вокзал.
И сразу же появились танки. Как наваждение. Они стояли по обочинам крутого спуска, выставив навстречу стволы пушек. Словно поджидали Кузнецовскую "сорокопятку". Развернуться невозможно на узком спуске с орудием, тут встречным машинам едва разминуться, отвернуть некуда, по обе стороны откосы, дорога между ними, как речка в крутых берегах. Танки, закованные в броню, дожидались. Спокойно, невозмутимо, уверенные в себе. Лишь чуть приметно, вроде бы лениво даже и насмешливо, слегка подвернули орудийные стволы.
Сверху с кузова комбат крикнул: "Кузнецов, танки впереди. Видишь? Назад не уйти".
- Что делать, командир? Васильич невольно притормозил. Ни развернуться, ни отвернуть. Кажется, попались.
Кузнецов и сам лихорадочно соображал, что же делать? Что тут в таком положении придумаем? В самом деле, вроде нелепость какая. Нелепо и обидно. Расстреляют ведь, как пить дать. А что, если...
И, словно услышав его мысли, крикнул опять комбат:
- Давай вперёд, может прорвёмся?
Другого выхода нет. Да, деваться было некуда. Кузнецов скомандовал.
- Давай, Куликов, вперёд. Полный газ. Вспыхнули желваки на скулах у Васильича, и машина рванулась навстречу вражеским танкам.
Туго прозвучал выстрел. Воздух качнулся. Прямого попадания не вышло, но у "сорокопятки" взрывом сорвано и далеко отбросило колесо.
- Стой - приказал Кузнецов, выпрыгивая на ходу.
Орудие, скособочившись, пропахало ещё несколько метров. Рядом уже был Шевяков. Уринцов стаскивал раненого Ахбая через борт. Знали, в такой беде должны быть при орудии. Не думали, конечно, насколько это оправдано, не до того [было], просто так получилось, почти бессознательно.
Вдвоём с Шевяковым мигом отцепили орудие. Уже на бегу Кузнецов успел бросить:
- Уринцов с Ахбаем остаётесь у орудия. Скоро наши подойдут. Шевяков, в машину. - Вскочил в кабину. - Давай, Куликов. На полную катушку, давай.
Второй снаряд, посланный из танка, пролетел мимо и дальше, вскинув землю за беспомощной "сорокопяткой".
Облегчённая машина рванулась вперёд, между танками. Такой дерзости немцы, видать, не ожидали, у них даже двигатели не работали. В спешке сделали ещё по выстрелу. заработали пулемёты. но машина уже проносилась мимо, из кузова летели гранаты и, хотя почти бессмысленно, но горячо и зло били из автоматов.
Когда увильнули за поворот и танки пропали из вида, Кузнецов сказал:
- Сбрось малость скорость, как бы не сковырнуться.
Васильич поехал медленнее.
- Стой - вдруг закричал Кузнецов и покосился на шофёра. - Разобьют танки пушку. И ребят...
- Штурмовая группа вот-вот покажется...
- Васильич, давай к вокзалу. Вон, видишь перед площадью здание серое, разбитое. Пути железнодорожные рядом - вроде оно.
- Бронепоезд на развилке стоит - бросил Васильич и поправил на голове каску.
- Давай, давай, посмотрим, что ещё за встречу нам уготовили.
Машина скользнула под уклон, к площади. С бронепоезда теперь не должны её видеть. Но тут слева, со стороны центра города, показались две самоходки. пожалуй, встречи с ними не миновать и встреча эта ничего хорошего не сулила. Весь вопрос только в том - заметили ли. Справа от здания вокзала полуразрушенная бетонная стена.
- Давай, влево, Кузнецов - крикнул комбат. - За стеной отстоишься. Всё не на голом месте.
Васильич приткнул машину под защиту стены. Из кузова все попрыгали на землю.
- Занять оборону - раздался голос Кузьменко.
Кузнецов, захватит лежавший на сиденье флаг, кинулся вдоль стены, она круто забирала влево, откуда шли вражеские самоходки. Следом, чуть поотстав, бежал Шевяков. Всё, стена тут обрывалась, дальше продвигаться бессмысленно. Оба залегли, следя за спуском к площади.
Самоходки показались через несколько минут. За ними автоматчики - человек шестьдесят.
- Ты, давай метров на тридцать назад - бросил Кузнецов Шевякову, готовя гранату. - Нельзя вместе. Быстро.
Шевяков прощался с ним взглядом. И, пригибаясь, побежал назад вдоль стены.
Самоходки шли слишком близко друг от друга, в метре, не больше, рядом. Кузнецов сжал гранату противотанковую в руке, изготовился для броска, мысленно благодаря немецких танкистов за явную оплошность: не на парад же, дьяволы, в бой идёте.
Граната показалась очень увесистой и он, выждав ровно столько, сколько требовалось для надёжного броска, ловко швырнул её.
Взрывом разорвало часть левой гусеницы. Самоходку развернуло на ходу, взлетели вместе с железом булыжники, но она ещё жила и ствол её содрогнулся от слепого выстрела. Идущая справа машина едва успела отвернуть, взвыла двигателем и развернулась вперёд.
Кузнецов успел швырнуть в неё бутылку с зажигательной смесью. Взметнулось высоко и смрадно жаркое пламя, тут же откинулась крышка люка, но выбраться самоходчикам не пришлось - автоматные очереди сбрасывали их под гусеницы.
Немецких автоматчиков, бежавших за бронированной машиной, откинуло вправо, точно волной тугого ветра, и они, кто не упал крича, стреляя, помчались к вокзалу. по ним тут же ударили Кузьменко, Подольцев со своими людьми. Послышались частые, но не сильные взрывы гранат - "лимонки", определил Кузнецов и, позвав рукой Шевякова, не развёртывая флаг, бросился к вокзалу. Но найти брешь в невидимой свинцовой сети было невозможно. Тогда он, видя, что не пробиться к зданию, подбежал к стоящему на первой ветке товарняку. Шевяков помог ему взобраться на пульмановский вагон. Он воткнул в скобу древко флага и развернул полотнище. Оно ало забилось на ветру. Кузнецов не знал, видел ли кто его флаг, только ощутил, что стрельба стала плотнее.
- Бежим - крикнул он Шевякову, дожидавшемуся внизу, у подножки. - Туда, к машине. - Оглянулся уже на бегу. - Пользуется милый наш, а?
Самоходка стояла поодаль, чтобы не достали гранатой - побаивалась, видать, участи напарницы, которая всё ещё горела сзади, и спокойно посылала снаряд за снарядом в стену, за которой укрылись машина с боеприпасами и группа Кузьменко и Подольцев.
- Ах, ты, падаль коварная. Бьёщь, а сдачи не получаешь? - Кузнецов сгоряча схватился за сумку - противотанковой гранаты больше не было, одни "лимонки", зубами аж с досады скрипнул.
- Погубит ребят, Васильича. Мало их - человек восемь всего, не отбиться. Как же теперь?
Автоматчики стреляли без передыху из-за бронированной самоходки, из-за чугунных столбов на площади. Но вперёд не лезли, дожидались чего-то. Кузнецов сразу понял, что они медлят, как только увидел два грузовика с солдатами, которые спускались той же дорогой, какой ехал Васильич. Теперь, кажется, всё. Не выкрутиться...
Он увидел, как вдруг из-за бетонной стены вырвался человек с гранатой в руке. Кузнецов узнал его, это был капитан Подольцев, командир роты разведчиков. Подольцев успел на бегу бросить гранату в гущу вражеских солдат. Но и сам капитан, точно наткнувшись на невидимую преграду, всплеснул руками, откинулся за спину и упал.
Но почему же нет наших? Почему же нет, где они?
И в этот момент резанул по сердцу голос Шевякова:
- Кома-а-ндир. Помо-о...
Кузнецов мгновенно обернулся. Из небольшой воронки бил из автомата весь окровавленный Шевяков.
- Ложись - машинально крикнул Кузнецов, увидев летевшую к ним гранату, хоть зная, что поздно, не успеть лечь, тем более отбежать. Успел только перечеркнуть очередью бросившегося на него врага. но большего сделать не успел... Кузнецов не хотел видеть этот взрыв, закрыв рукавом лицо, ждал, ещё надеясь на какое-то чудо. Но чудо не произошло.
"Ах, Пашка, Пашка... Что же наделал ты, пацан ты мой хороший...".
Уже почти не помня себя, убитый горьким отчаянием и невозможностью что-либо изменить, работая гранатами, автоматом, он пробивался к бетонной стене, к группе комбата Кузьменко. Вряд ли смог бы ответить даже себе - зачем это делает - ведь группа и без того небольшая, почти вся рассеяна. Но куда, к кому пробиваться ему теперь?
Кузнецов побежал к машине. Она была вся изрешечена, будто по ней прошлись основательно картечью. Он распахнул кабину. Васильич сидел без пилотки, откинувшись, упираясь руками в залитое кровью сиденье, волосы закрывали мертвые глаза.
- Кузнецов? Ты, как здесь? - раздался удивленный и обрадованный голос Кузьменко. Комбат лежал за грудой камней возле проема в стене, пробитой снарядом: автомат бился у него в руках. - Прут и прут, совсем озверели? Наши где? Где знамя?
Кузнецов привалился рядом.
- Знамя там, у вокзала, на пульмане. А вот наших пока нет. И у меня никого и ничего нет. Ни орудия, ни расчета.
- Ты чего орешь? Погляди. Разве не твоя вон самоходка коптит? А кто выстелил площадь фрицами? Тот-то. И не ори. Уходить надо.
Кузнецов захватил с машины несколько гранат, автоматных дисков, и они с Кузьменко выбрались на рельсы. Чуть поодаль, в середине состава, на пульмане трепетал флаг. Маленьким он отсюда показался, до обидного неприметным. С площади и не видно, наверно.
Совсем близко разорвалась граната. Кузьменко охнул, поморщился и сцепил зубы.
- Ой, чёрт, не вовремя.
- Вовремя никогда не ранят. Давайте. - Кузнецов затащил его под вагон, перевязал наскоро - ранение было не очень опасным, в спину. Сунул ему в руки пистолет, гранату.
- На всякий случай, товарищ капитан. - Мало ли... - Сам устроился рядом. - Будем держаться.
- Надо бы - ответил Кузьменко, прилаживая пистолет. - Ты, гляжу, цел ещё? Разве в такой каше не заденет...
- Чудно, но пока цел, товарищ комбат. А дальше не буду загадывать.
Из вокзальных дверей кто-то вышел. Какая-то перекладина мешала Кузнецову глядеть, он видел только лицо и ноги. Судя по лакированным сапогам - офицер, лежа на боку, Кузнецов выстрелил. Ноги, застыв, напряглись, потом пошли боком, засеменили все чаще и чаще и, наконец, заплетаясь, подкосились.
- Ловко ты его - сказал Кузьменко. - Сейчас прибегут... Постой, постой, старший сержант. Слышишь?
Теперь и Кузнецов за редкой стрельбой, которая все еще у бетонной стены (кто же там стреляет?), уловил пока еще отдаленный, но все нарастающий гул.
- Наши, товарищ комбат. Кажется, наши идут.
- Идут - согласно подтвердил Кузьменко. Помолчал, прислушиваясь. - А вот задачу мы с тобой пока не до конца выполнили.
Кузнецов непонимающе взглянул на него.
- На вокзале, на самом верху флагу нашему место, Николай Иванович. На пульмане низковато ему - с доброй улыбкой сказал Кузьменко. - как полагаешь?
- Есть, товарищ командир батареи.
- Помог бы тебе, да вот... Ну, давай, теперь в самый раз...
- Только не уходите. Я мигом.
Кузнецов снял с пульмана флаг, не свертывая полотнища, кинулся в вокзальные двери. по ту сторону здания шла густая стрельба, рвались гранаты - на площади вела бой штурмовая группа. Николай вбежал по полуразрушенной лестнице наверх, проник через люк на крышу. Теперь только бы немцы не засекли, мигом срежут. Пули как град летели сюда, дырявили порванную цинковую крышу, но его пока не задевали. Значит не видели немцы. Ему удалось удачно и быстро прикрепить древко - полотнище забилось, затрепеталось на ветру. Теперь его заметили, над площадью в гвалте, стрельбе, грохоте разнеслось ликующее "Ура-а-а". но и немцы увидели флаг - град пуль тут же забарабанил по крыше.
Кузнецов бросился прочь, хотя, как ни странно, был в эту минуту почти уверен, что ни одна пуля не достанет его, просто не должна достать за таким святым делом.
Цинковые листы бухали под кирзовыми сапогами. Оглянулся - флаг был на месте. Небольшой, но очень видный на фоне голубоватого неба красный флаг.
Пробежав ещё несколько шагов, Кузнецов ухнул в дыру с рваными краями, пробитую снарядом. Падая, уронил автомат. Успел заметить двух немцев у пулемета, направленного в слуховое окно. Немцы будто поджидали, вскочили, бросились на него. Кузнецов успел укрыться за трубой, хотел было вырвать гранату, но времени уже не было. Рванулся в сторону, но страшной силы удар по голове бросил его на пол. Падая, успел в последнее мгновение заметить возле пулемета два автомата. Немцы постояли над ним, один пнул его ногой, словно желая убедиться, достаточно ли хорошо ударил, отошли на прежне место, приткнулись к пулемету и, выбирая цели, стреляли короткими очередями. Кузнецов медленно приходил в себя, косясь на них полуоткрытыми глазами. Автоматы лежали рядом с ним, на забросанном опилками чердачном полу, и он вдруг понял, почему немцы не добили его. Ну, конечно, они уверены были, что с ним покончено после такого удара, да и, возможно, им просто лень было сделать несколько шагов к автоматам. Они увлеченно и безнаказанно стреляли из пулемета, громко переговариваясь.
Кузнецову, наверное, легче и разумнее было бы добраться до лаза на лестницу - это совсем рядом, но он, представив, как под прицельными очередями ложатся там, на площади, перебегающие цепи штурмовой группы, решил действовать по-другому.
Он подползал к пулеметчикам со спины, не спуская с них глаз облизывая соленые, липкие от крови губы. Гудело в голове от удара - чем-то тяжелым, металлическим саданул его немец, мутно застилало глаза. Наконец, уже можно протянуть руку. Теперь он собрался всем телом, всею силою и волей своей, сознавая, что этот миг может быть или победным или последним в жизни. И сделал рывок вперед, ухватив обеими руками лежавший справа автомат. Он даже успел подумать, как это хорошо, что в подмосковной спецшколе их научили владеть немецким оружием и, вскинув его, больно и резко нажал на спуск. Пулеметная очередь оборвалась. Гитлеровец, что справа, повернулся, глянул на него удивленными глазами - мол, как же это? - и рухнул на побуревшие разом опилки. Другой метнулся в сторону. Не успел настичь Кузнецов - провалился в какую-то дыру. Внизу что-то затрещало, обвалилось и смолкло.
Кузнецов, морщась от боли и слегка прихрамывая, отыскал свой автомат и спустился вниз по искрошенной осколками и пулями лестнице на перрон. Кузьменко под вагоном не было. Он разыскал его возле бетонной стены, недалеко от машины. И сразу же горем залило сердце, вспомнил окровавленного Васильича в кабине. Мертвые глаза.
- Шофера-то вашего увезли - сказала ему медсестра, накладывавшая свежую повязку. - Вот и комбата сейчас отправим. Ох, ребята, ребята...
- Как увезли? - вскричал Кузнецов. - Он же убит. Мертвого, что ли?
- Ранен ваш Куликов. Тяжело ранен. Сама отправила.
- Вот спасибо, сестренка. Ну, Васильич. Секунда и пропасть... Нет, брат, рановато... А Кузьменко на флаг кивнул над вокзалом:
- Вот теперь порядок. Ну, ну, давай прощаться. Еще увидимся, догоню наш дивизион.
Радость, нахлынувшая было при известии о Васильиче, разом померкла, как только Кузнецов подошел к месту гибели Шевякова. Здесь была лишь груда земли и развороченного асфальта - его могила. Его и погибшего рядом с ним неизвестного товарища.
- Вот, Паша, - сказал ему, стянув пилотку, - и не съездили мы с тобой после войны в долину перед Сапун-горой. Договорились, а не съездили. Прощай, дорогой мой наводчик, славный мой парнишка. Я запомню это место, не сомневайся. Навсегда запомню...
Уже заканчивался бой у вокзала, вошедшие в город части устремились к центру, к Северной бухте, когда кто-то из батарейцев разыскал Кузнецова.
- Какого черта? Заорал, еще не остыв от горячки? С ног сбились, а тебя нет. Давай.
- Орудие моё не видал? Там, у обочины.
- Стоит. Скособочившись, а стоит. Чудак какой-то возле него. Другого санитары уволокли. Да, давай ты, скорее за мной.
- Куда? Зачем?
- Ну, даешь. Сам Толбухин вызывает, а ты тут... Хоть бы утерся, в мазуте и крови весь.
- Под вагонами шастал - засмеялся Кузнецов - буксы. Что-то тут не так...
- Давай, давай.
Они спустились в небольшой, уцелевший подземный зал при вокзале. Кузнецов сразу же увидел командующего. Тот сделал два-три шага навстречу, глянул на него умными, добрыми глазами.
- Ты, старший сержант, знамя устанавливал?
- Так точно. - доложил не очень бойко Кузнецов, видя себя как бы со стороны - оборванного, перепачканного в мазуте и пыли, с кровоподтеками на лице и добавил: Так точно, товарищ генерал-полковник. То есть все вместе, все двенадцать, что пробились к вокзалу.
- Сколько вас осталось в живых?
- Двое раненых осталось. И вот я Остальные...
- Дай-ка, я тебя расцелую, дорогой мой старший сержант. Ничего, ничего, не смущайся. Пройдёт время, будем вспоминать эту копоть и гарь. Главное, наше знамя над Севастополем.
Командующий по-доброму улыбнулся, по-отечески обнял Кузнецова, припав к его небритой щеке.
- Нет у меня орденов при себе, сейчас бы прикрепил к гимнастерке. -Командующий бросил адъютанту через плечо, не оборачиваясь, - Представить... Написать домой, сообщить родным... Ну, герой, спасибо. Иди, воюй. Умно воюй, прошу тебя. Тогда все будет в порядке...
Кузнецов вышел из полуподвального помещения наружу, на привокзальную площадь. Плыли над городом сизые пороховые дымы, пронизываемые молодым весенним солнцем, и в латунных его лучах полоскался на черноморском ветру багряный флаг над полуразрушенным зданием севастопольского вокзала.
Бой шел уже где-то за центром, удалялся к Северной бухте. Враг откатывался к выходу в открытое море - другого пути у него не было. Да и этот вел его к неминуемой гибели.
Шли последние часы сражения за Севастополь.
Кузнецов постоял несколько минут, прислушиваясь, оглядывая полуразрушенные дома и кварталы незнакомого города. Вот как довелось встретиться с ним, с Севастополем, первый в жизни раз - и радостно и горько одновременно. И почему-то показалось Кузнецову, что город с печальными глазами в синем окоеме бухт, давно знаком ему и дорог. И останется дорогим и близким на долгие времена, если таким суждено быть.
Он поправил автомат на груди и направился в ту сторону, где все еще грохотал бой...
В этот день, 9 мая 1944 года, ровно за год до Дня Победы, Севастополь быль освобожден стремительными ударами наших частей и моряков Черноморского флота. А через три дня в районе мыса Херсонес капитулировали остатки немецко-фашистской группировки - последние гитлеровские части в Крыму.
Крым был полностью очищен от оккупантов.
Н.Кузнецов.
В знак большой дружбы и уважения, Фроловой Эли и ее друзьям по школе.
Герой Советского Союза, полный кавалер орденов "Славы" всех трех степеней, четвертый человек в СССР.
/Н.И. Кузнецов/
20/ХI-1983 г.
Историческая справка о Николае Ивановиче Кузнецове
Герой Советского Союза, полный кавалер ордена Славы, Николай Иванович Кузнецов родился 29 апреля 1922 года в деревне Пыстручей Вычегонского района Вологодской области. Окончив фабрично-заводское училище, он работал электрослесарем на строительстве Кандалакшской электростанции в Карелии.
В начале 1941 года он был призван в Красную армию и зачислен курсантом в специальную разведывательную школу. А когда началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков, ушёл на фронт. И сражался от первого до последнего дня войны, мужественно защищая Родину. Первое боевое крещение принял в составе разведывательной группы «Север» на Карельском фронте. В первых боях он показал себя отважным смелым разведчиком и был назначен командиром отделения. Его бойцы дерзко и скрытно проникали в тыл врага, захватывали пленных, доставляли важные сведения и документы. В одном из боев в тылу противника Кузнецов был тяжело ранен. Друзья на руках вынесли своего командира. После лечения в госпитале он был зачислен в 263 стрелковую дивизию и снова просился, чтобы его зачислили в разведывательную роту. Но по состоянию здоровья разведчиком быть не мог. Он был направлен артиллеристом в противотанковый истребительный дивизион. С исключительной настойчивостью и упорством Николай Иванович стал овладевать новой специальностью артиллериста, показал хорошую боевую подготовку в боях и был назначен командиром орудийного расчета. Зимой 1943 года 263 стрелковая дивизия была переброшена на юго-западный фронт в район города Балаклея, где малочисленный отряд артиллеристов корпуса генерала Белова удерживал плацдарм на правом берегу реки Северский Донец. Гитлеровцы стремились во чтобы то ни стало сбросить артиллеристов с занимаемого плацдарма, 263 дивизия сходу вступила в бой за его удержание. Отражая атаки противника, орудийный расчёт Кузнецова подбил два вражеских танка. В августе части дивизии были переброшены на новый участок фронта в район города Изюма и начали наступательные бои на Барвенковском направлении. Орудийный расчёт Кузнецова шёл в передовых рядах наступающих подразделений пехоты, прямой наводкой подавлял вражеские огневые точки, уничтожал танки, обеспечивал успешное продвижение вперёд пехоты. В боях на Барвенковском направлении артиллеристы подавили одиннадцать огневых точек и подбили четыре танка противника.
Высокое воинское мастерство и мужество проявил Н.И. Кузнецов при форсировании Сиваша и освобождение Крыма. Артиллеристы его расчёта успешно форсировали трёхкилометровый Сиваш, переправили через него орудия и боеприпасы и огнём обеспечивали переправу других подразделений. Переход через Гнилое море был чрезвычайно тяжелым. Температура воды + 13 градусов, воздуха около 0. На дне Сиваша грязи по колено, уровень воды чуть ниже шеи, так вброд пришлось идти более 3 км, в полной солдатской форме, но босиком. От холода и усталости полностью онемели руки и ноги, но все же они шли.
Отважно действовали артиллеристы расчёта и их командир Н.И.Кузнецов в наступательных боях за освобождение Крыма и города героя Севастополя. Для прорыва вражеской обороны на подступах к Севастополю командованием дивизии был создан штурмовой отряд, в составе которого действовало и орудие Кузнецова. На подступах к населённому пункту Инкерман на пути продвижения отряда появились немецкие танки. Они открыли огонь по наступающим частям . В этой сложной обстановке Николай Кузнецов не растерялся, выдвинул свое орудие на открытую позицию и прямой наводкой подбил два немецких танка, остальные отступили. Отряд продолжал наступление и ворвался на железнодорожную станцию Севастополь. Когда вражеский снаряд вывел орудия из строя, отважный артиллерист не покинул поле боя, а бесстрашно пошёл в наступление вместе с пехотинцами. Из 12 бойцов этой группы к железнодорожному вокзалу дошли только трое. По приказу раненного командира Николай ворвался в здание и водрузил над ним красное знамя. На обратном пути пол под ним провалился, и он оказался в помещении с двумя фашистами, которые вели пулеметный огонь по наступающим советским бойцам. Немец ударил Николая куском арматуры по голове и бросил его без присмотра, решив, что он убит. Придя в себя, Николай Иванович воспользовался навыками, полученными в разведшколе, а именно — владение вражеским оружием. Из собственного же автомата немцы были уничтожены. Появление на здании вокзала красного знамени воодушевило всех бойцов, они смело устремились вперёд и ворвались на улицы города. Отважно действовал Кузнецов и в уличных боях, до полного освобождения города Севастополя. За мужество, проявленное при форсировании Сиваша и освобождении Севастополя Н.И.Кузнецов был награждён орденом Красного Знамени.
После освобождения Севастополя Николай Иванович принимал участие в жестоких боях за освобождение Прибалтики, восточной Пруссии и особенно при взятии Кенигсберга. Начав в январе 1945 года наступление в Восточной Пруссии, наши войска к концу марта подошли к Кёнигсбергу, окружили вражеские войска, отрезав их от Балтийского моря. На подступах к городу части 263 дивизии овладели высотой Сердце, которую называли так за ее форму. Она господствовала над окружающей местностью и преграждала отход гитлеровцев к Балтийскому морю. Поэтому они любой ценой стремились вновь овладеть этой высотой, сосредоточив у подножья её танки и большое число автоматчиков. Из частей дивизии высоту обороняли стрелковый батальон под командованием капитана А.П.Бурова, орудийные расчёты Кузнецова и Карякина. Для корректировки артиллерийского огня на высоте находился командир батальона артполка Н.Г. Нечипуренко.
Стремясь вновь захватить высоту, в течение суток фашисты предприняли три атаки танков и автоматчиков. Первые две были отбиты. На склонах высоты дымились подбитые танки, самоходные орудия и валялись десятки трупов вражеских солдат. Большие потери понесли и наши воины. Было разбито орудие Карякина и выведен из строя весь расчёт. Кузнецов остался один у своего орудия. Был тяжело ранен капитан Буров. Его заменил Нечипуренко.
Понеся большие потери, гитлеровцы всё же не отказались от своего замысла овладеть высотой. Собрав оставшиеся силы, немцы на рассвете бросились в третью атаку. По склонам высоты поползли немецкие танки, а за ними шли автоматчики. Кузнецов прямым попаданием уничтожил два танка на левом фланге. Наши стрелки остановили движение немецких автоматчиков. Но, воспользовавшись гибелью орудия с правого фланга, фашисты прорвались к нашим позициям. Создалось критическое положение. И тогда Кузнецов бросился на командный пункт и вместе с командиром батареи Н.Г. Нечипуренко решили вызвать огонь артполка на себя, на высоту. Пока Нечипуренко связывался по рации с полком, Кузнецов бежал по позициям, призывая бойцов уйти в укрытие.
Гитлеровцы уже предвкушали победу, как вдруг на высоту обрушился мощный шквал артиллерийского огня. Они заметались по высоте, но их везде настигал мощный и меткий огонь артиллеристов. Оставив на высоте большое количество трупов своих солдат, немцы больше не предпринимали атак. Какую же нужно было иметь силу воли и мужество, чтобы находясь на небольшом клочке земли вызвать на себя огонь артиллерийского полка. Воины батальона удерживали высоту до подхода новых подразделений. За этот подвиг Н. И. Кузнецову и наводчику орудия Ф. В. Глазкову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Также храбро сражался Николай Иванович и за взятие Кёнигсберга, и в боях по ликвидации последней окруженной группировке немецких войск на левом берегу Вислы. Там его восьмого мая 1945 года застала Победа.
За ратные подвиги в Великой Отечественной войне Н.И. Кузнецов награжден орденами Красного знамени, Отечественной войны Первой степени, двумя орденами Славы 2-ой и 3-ей степени. А через тридцать пять лет после окончания Великой Отечественной войны его нашла ещё одна награда — орден Славы 1-ой степени, который был вручён ему в 1980 году.
Он стал четвёртым в СССР Героем Советского Союза и одновременно полным кавалером Ордена Славы всех степеней. По этому поводу газета «Правда» писала: «До недавнего прошлого их было только трое Героев Советского Союза и одновременно полных кавалеров орденов Славы всех трёх степеней, полученных за ратные подвиги в Великой Отечественной войне. Мы узнали имя четвёртого – это Н.И.Кузнецов, житель небольшого городка Пестово Новгородской области».
Николай Иванович был участником двух парадов Победы на Красной площади в Москве. 24 июня 1945 года он в числе других участников парада нёс и бросил к подножью Мавзолея одно из знамён поверженной гитлеровской Германии.
Через 40 лет 9 мая 1985 года он был одним из ассистентов знаменосца знамени Победы, дважды Героя Советского Союза маршала авиации Н.М.Скоморохова.
В 1946 году Н.И.Кузнецов был демобилизован из Советской Армии и вернулся к мирному труду. Он закончил Ленинградский электромеханический техникум, работал на строительстве Кандалакшской электростанции, на лесопромышленных предприятиях Севера. Закончил Промышленную академию, по окончанию которой был на руководящей работе в лесообрабатывающей промышленности и показал себя хорошим организатором производства, заботливым и внимательным к людям. Он пользовался заслуженным авторитетом , несколько раз избирался депутатом местных советов, дважды избирался депутатом Верховного Совета СССР .
После выхода на пенсию Николай Иванович активно участвовал в общественной жизни, являлся членом Комитета Защиты мира, председателем районного совета ветеранов войны и труда. Николай Иванович часто выступал перед трудовыми коллективами, учащимися школ, поддерживал связи с ветеранскими организациями других городов.
Именем Николая Ивановича назван завод в Волгограде, Лесотехнический институт, пограничная застава.
Мы [учащиеся и учителя СОШ №17] переписываемся с родственниками Николая Ивановича.
Материалы о Кузнецове Н.И. находятся в экспозиции нашего музея. Экскурсоводы знакомят учащихся школы с жизнью этого доблестного человека.
Подвиги и жизнь Н.И.Кузнецова являются примером проявления лучших качеств воина и гражданина. Это образец высокого служения Отчеству, яркий пример для подражания нынешнему и будущим поколениям граждан нашей страны.